Бог нажимает на кнопки  - Ева Левит

Кирочка разлепила один глаз (второй безнадежно заплывал, как тесто на дрожжах), встала на четвереньки, потом на корточки. Нетронутая сумка валялась неподалеку, и она к ней поползла.

Достала телефон, набрала номер. А когда Евгений ответил, сказала просто:

– Забери меня отсюда!

– Где ты?

Она назвала приблизительный адрес. Где-то посредине между ее домом и метро. Где-то посередине между тактами Шостаковича. Где-то посередине между верой в людей и разочарованием в их безвозвратно утекшей через поры человечности.

Евгений прибежал и прижал ее к груди.

– Кто тебя побил? – спросил он.

– Не знаю. Двое дядек.

– За что?

– Не знаю. Вроде за то, что без значка.

– Понятно, – процедил Евгений сквозь зубы и поднял Кирочку на руки. – В поликлинику пойдем?

– Нет. Лечи меня сам.

– Руки-ноги целы?

– Вроде целы.

– А ребра?

Кирочка вздохнула и по тому, как отдалось простое дыхание в боку, поняла, что нет, не целы.

– Ладно, ерунда, заживет. И глаз тоже, – успокоил Евгений.

– Как ты мог жить без глаз? – спросила вдруг она. – Хотя, наверное, многого и вправду лучше не видеть.

– Это точно.

А когда ворона на Кирочкином плече заживет, он сможет нащупать упругие рубцы своими пальцами.

Они станут частью Кирочки. Частью, доступной в ощущении даже и слепому. А это значит, что они станут частью ее души, которая тоже, конечно, зарубцуется, но на всю жизнь будет отравлена привкусом горечи. И от такой изжоги еще ни один гениальный фармацевт не изобрел лекарства.

– Я люблю тебя! – скажет Евгений, сидя вместе с Кирочкой в ванне, отмывая ее от плевков и при этом аккуратно объезжая мягкой губкой проступившие здесь и там синяки.

– И я тебя люблю! – ответит Кирочка. – А ты не знаешь случайно, что с нами дальше будет?

– Не знаю. А какая разница?

– И правда никакой.

Старика отпустили под вечер. Велели идти домой. Он и пошел.

По пути думал о том, как быть дальше.

Нет, с ним не сделали ничего особенного. Пара проверок – но ведь любую технику можно обмануть.

Так что он не сомневался, что ничем не выдал своих молодых друзей – единственных, кроме него самого, знавших о тайном книжном складе.

Но вот чего он, да, боялся, так это слежки.

Не в старинном стиле тайных агентов, а в современном, весьма примитивном, но действенном – техническом, разводящем разные виды чудодейственных и весьма одаренных жучков.

Старик знал, что его могут прослушивать. Что предательские насекомые могли в его отсутствие поселиться в подвергнутой обыску квартире. Или в складках его одежды. В его телефоне. Или даже в его теле. Кто знает, может, уже додумались впрыскивать все слышащих и все видящих личинок прямо под кожу? А ему ведь сделали пару уколов.

И если эти подозрения имеют хоть малейший шанс оказаться правдой, то удел его отныне – молчание и одиночество.

Он не сможет больше обсудить с друзьями ни одного тайного плана. Да и элементарное «Добрый день! Как дела?» придется припрятать до поры до времени, а то и навсегда. Потому как вдруг случайных адресатов его скромных приветствий выследят, опознают, поставят на учет?

Страшно!

Или это все признаки старческого безумия? Да кому он нужен вообще – никчемный, отживший свое человек? И думать иначе – подыгрывать ничем не обоснованной гордыне?

Эти мысли сопровождали его весь путь от следственного департамента до дома. И пока он шел пешком, и пока ехал на трамвае – они отплясывали в его голове какой-то лихой матросский танец: и вприсядку, и вразвалочку, и с чечеточным перебором, и с не предусмотренными танцевальным каноном подножками.

«А как же теперь на склад наведываться? – вдруг осознал старик. – Как проверять благополучие книг?»

И книги, о которых он привык думать как об одушевленных существах, вдруг показались ему такими несчастными в своем складском сиротстве, такими брошенными и обреченными на тихое умирание!

«Да нет, чего я? Ребята проследят за ними, – успокоил он сам себя. – Если, конечно, эту пару не выследят. Ах, как бы не выследили!»

Когда он составлял фотороботы вымышленных оптовых покупателей, якобы вывезших большую часть книг из его магазина, он очень постарался добиться максимального несходства с Евгением и Кирочкой.

Плодами совокупных усилий его фантазии и полицейской техники стали два мордастых дядьки. Один еще и с окладистой старообрядческой бородой.

Первый помоложе, второй постарше. Один с голубыми, другой с карими глазами. Один со лбом средней высоты, второй с совсем низеньким, этаким козырьком нависшим над бровями.

Получилось славно. И все-таки старика грызла совесть. Очевидно, что придуманные им персонажи могут совпасть с физиономиями реально живущих в стране людей. Из миллионов стандартных наборов, включающих носы, уши, щеки и прочие обязательные атрибуты, природа наверняка скроила и лица, подобные составленным им портретам.

И что будет, если этих людей найдут? Вдруг на основании его показаний их арестуют, подвергнут пыткам, накажут ни за что ни про что? Как ему жить тогда со своей взбудораженной невольным грехом совестью?

Совесть! Он ухитрился дружно просуществовать с нею всю свою жизнь. Не хотелось бы портить их мирные отношения под финиш.

Конечно, вряд ли двое сочиненных им дядек окажутся знакомыми. И наверняка им легко будет доказать свою непричастность к оптовой покупке. И все-таки как неприятно доставлять хлопоты посторонним людям!

А если их вообще не найдут, вернутся ли тогда за ним? Отведут ли снова на дознание? Не применят ли что-то более действенное, чем уколы и приборы, особо чувствительные к правде?

Может быть, стоит принять меры предосторожности? Как? Да очень просто – убить себя, и тогда все ниточки, тянущиеся к складу, Евгению и Кирочке, оборвутся вместе с его дыханием, истлеют, испарятся. Это был бы хороший вариант!

А умирать-то хочется ли?

Пожалуй, что и не хочется. Потому что интересно досмотреть спектакль. Узнать, что задумал новый режиссер их несчастной страны. Освистать актеришек. Может быть, даже выйти на сцену и подправить неудачные повороты сценария.

Ему-то? Ему на сцену? Да что он может?

Ну из Шекспира многое знает наизусть. Из Маяковского. Из других авторов. И что?

Кем он себя мнит? Спасителем сограждан от диктатуры? Праведником среди злодеев? Окруженным отребьями хранителем культуры?

Он никто. Маленький человек с излишним багажом воспоминаний.